ПОСМЕРТНАЯ МАСКА БЕТХОВЕНА

Он всё ещё передо мной, с тяжёлым исподлобья взглядом.
Огромный, мрачный, с наклонённой головой и волосами ниспадающими,
Пашет землю он. Его лицо
И есть та маска, в которую оно и превратилось.
То маска смерти, в свете бледных ламп открытая для взоров.

Я вижу напряженье крепких рук, и плащ пугателя ворон.
Свет сверху льётся, обнажая пустоту глазниц.
В пустом отверстье спрятан дикий зверь: едва открой –
Там вой органных труб:
Поёт там ветер, и тоска кричит навзрыд.

Несётся он передо мной, подобный кораблю.
Весь из железа, разрезает гладь
И тяжестью своей вздымает море.
Он заключён в тюрьму и маской скрыт от жизни:
Она, он видит, бьёт фонтаном – за окном.

Но в голове его ещё гудит ревущей тучи шум
и словно в раковину спряталась ревущая волна.
И шёпот влажных листьев, и Апрель, который явно склонен
Быть дождливым, душит лёгкие,
И вверх стремится, разрывая горло, – в самый мозг.

Но вот затихли барабаны, расстоянье внезапно очевидным стало.
Теперь вершины облачные голыми стоят, таинственный Единый
Горизонт покрыт туманом, будто в небе синем фимиам.
Покой, покой… И вот расколот череп, сон приходит,
И затмевает свет, и белые огни, и трубача, и солнце.


УЗНИКИ

Кто так далёк от мира, как они,
В нужде,
Вот эти узники,
Которых в камень обратили своды, тьма – во тьму.

Они не поднимают рук, что дремлют на коленях,
Но устремляют взгляд суровый в ночь,
И смутно осязают
Лишь те предметы, что потребны им в тюрьме.

Их Время – разве что не Смерть. И илистый поток
Бегущих лет
Следы несёт рассветов –
Столь слабые, как трещины на высохшей отчаянья земле.

И лёгким ветерком меж ними состраданье
Моё скользит, по каменной стене,
Тревожа летнюю листву едва, мелодией
Для каменных ушей.

Когда же руки поднял я, готовый бить в ответ,
Уж было поздно,
И цепей, которые должны были упасть, уж нет,
Исчезла также дверь прозрачная,
Растаяв полностью от гнева.

И были ли когда они свободны от стен и тьмы,
И воздуха, наполненного ядом?
И где чуть меньше узников, чтоб было
куда упал бы, словно солнечный удар, мой гнев?

О, если бы я мог за ними следовать из комнаты в утробу,
Чтобы посеять слабую надежду
Сквозь чёрный шёлк сияющего платья,
Я победил бы!

Нет, нет и нет,
Для гнева слишком поздно,
И ничего не может заменить
Той жалости к страдальцам этим,
Которую они уж не увидят никогда.


КЛАССНАЯ КОМНАТА НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЫ

Так далеко от бурных волн морских, всклокоченные волосы,
Как будто травы без корней, вокруг ребячьих лиц.
Вот девочка высокая, понурив голову, стоит; вот мальчик,
Будто из бумаги, глядит крысиными глазами; вот
Наследник рахитической осанки отца, скривившимся костям не рад,
Его урок на парте перед ним. И позади, невидимый никем,
Сидит юнец прекрасный, взгляд его исполнен чудесным сном,
В котором, будто белка, он скачет по деревьям, он не здесь.

На кремовой стене лежат подарки. Шекспира голова
Витает в облаках, и куполом культуры возвышаясь над всеми городами.
Прекрасная, цветущая тирольская долина. Открытая для всех на карте,
Дарит всем дары, любому из миров, лишь этого лишая имени.
Немногим, далеко не многим, открыты эти окна: мира,
слов, и взмахов
на прощанье, исцеленья. Для этих юных жизней, страх вины,
опасность
И готовность к приключеньям. Конечно же, Шекспир суров

К тем жизням, что пошли не тем путём, во лжи проводят время постоянно
Среди улыбок лести или зла? Средь этой массы эти
Дети
Носят кожу, из которой сияют кости, и очки
в стальной оправе:
Заклеенные лентой линзы, подобные бутылочным осколкам.
Тироль суровый, карта говорит:
Всё их пространство, время – чахлые болота,
Пускай же и на картах чахнут – настолько больше, сколько их судьба.

Но вот придёт мгновенье, престарелую вдову, и губернатора, и эти все картины, в кабинете
С колоннами над всею ребятней, как в наши дни грядущее,
Плывущее,
Всё это скроет дым войны грядущей, и голоса я слышу:
«Красота владеет даром слов и дел, и этот дар уж рвётся
Сквозь, ломая выкрашенных
стен и башен очертанья». Дети же
Стоят
как будто в поезде, который едет в гору. И этот демонстрирует урок
Зелёный мир в тех многочисленных долинах, что все внизу лежат:
Исполненное лето, тяжёлое от сладостных цветов.


БЕДНАЯ ДЕВОЧКА

Бедная девочка, живёт в загадочной стране,
Где смерть глядит тебе в лицо,
Далёкая луна
Сияет летним днём в ночи,
И блеском, черепу подобным.

О, бедное дитя, ты носишь платье летнее
И туфли, с золотыми лентами,
Подобная земле, что носит пестрых трав покровы
И прикрывает вешними цветами
Пещеры разрушений,
В которых о бессмысленных смертях рассказ звучит.

Смотрю в твои запавшие глаза,
Туннелями ведущие меня
К твоему сердцу, что не может лгать
Участвуя во всём этом веселье.
Под нашими губами, наши думы
Становятся едины с моим плачем
О том, что смертно,
И во сне бессонно.

Но что мне толку плакать?
Не внемлет нож хирурга, разрезая
Неправильно разросшиеся клетки
У оснований твоей жизни.
Одно лишь можно этим плачем доказать:
Предел любви
Простерся за границы плоти, к ужасной кости,
что гиеной воет во тьме одна.

О, что же есть печаль моя, если не сон, не мысль,
Которую назавтра шторм разгонит прочь.
Которая не каждый день приводит к факту,
Который есть, а не к тому, что мнится:
В граните этот факт вокруг твоей постели,
Он удручает бедностью, уродством, безнадёжностью,
Тот факт, что будешь скоро мёртвой ты.


ЛЁД

(Посвящается М.М.Б.)

Ворвалась с мороза,
Из пространства барочной площади,
Составленной из ледяных вершин,
Покрытой белым руном.
Лицо её замёрзло, утонуло в мехах,
Я глядел на неё,
Храня тепло, улавливая огонь
Из моего уютного угла комнаты,
В котором я ждал её, сидя в кресле.
Я поцеловал её, прикоснулся к её коже,
И наблюдал, как тепло распространяется, расцветает на её щеках,
В то время, как согреваемая моей заботой, она улыбалась глазами,
Которые засияли здоровым блеском, будто тот лёд,
Который остался снаружи, но великолепие которого она принесла с собой.

Я не помнил про тот день, до этого мгновения.
Как же я теперь об этом вспомнил?
Я, тот, кто тогда, когда он вошла, не сумел разглядеть
Огня, завёрнутого в её белый Декабрь?