***

Указательный камень – указующий перст. Скоро наступит вечер, и сольются тени, ухмыляясь острым ртом. Дождь. Что ж вы, Папаша, расплакались? Дождь светлый, воздушный сыплет и сыплет, множит дрожание. Башмак вырывает камни, забивает глубоко в подошву, прячет от меня, от ног ничего не спрячешь. Они ведут тебя именно туда. Леса всегда учат петь. Воды – молчать. Пески научили меня улавливать дрожание. Горы – держаться. Но вот раскалённые щеки солнца надуваются в последний раз. И вот холодные муравьи поползли по небу. Что им там надо? Возвращайтесь в своё царство смерти.
Свист стрелой пронёсся рядом. Четырёхкрылые твари безжалостно хлопают в небе. Нависают надо мной. Грязные создания. В пыли, в саже, и только трупный запах повсюду. Пыточных орудий у них достаточно. Они проникают в голову, грудь, цепляются за ноги, топырят лапы и плюются слюной. Думают, что я мёртв. Но я жив. Разве это не так? О, Господи.

Ночь бесконечна. Я отбивался, как мог, но ничего не помогало. Они подхватывали меня и бросали. Ничего я так не хочу, как смерти. Меня отпустили.

Я где-то его видел, у него такое знакомое лицо. Я точно где-то его видел, может быть, в газете.
Глаз потух. Грустный человек подошел ближе. За ним ковылял двурогий пёс.

– Я иду в Самарканд. Думаю, и вы туда направлялись.

Он протянул мне руку. Указал на колодец. Я пью впервые за несколько дней. Я пью пожелтевшую воду, вперемешку с песком. Водная дева чарует меня тёмным взглядом.
Руки, как пауки, льются на моё лицо. Время застыло, я опускаю ведро и лью ещё. Угощавший человек схватил мою руку.

– Хватит.

И мы идем. Высунутый язык пса, казалось, простирался на тысячи километров назад. В моё прошлое, где я сворачиваю головы лупоглазых кукол сестры. А потом говорю, что они покончили с собой. Но ей уже не до этого, она сама готова свернуть голову из-за парня, нашего соседа. И я вижу лунный отблеск на глазах хищной рыси, которая встречает нас перед первым алтарем.

КЫЗЫЛКУМ

С высочайшей стены, в один прыжок, подлетела рысь. Кто-то помог ей услышать и стать ласточкой в полёте к добыче. Мурлыча и шипя, она скалит зубы. Так, что можно разглядеть окна и двери, моего бывшего жилья. В кровати, где я притворяюсь спящим, чтобы не слышать плач матери.
И эта огромная рысь ждёт моего побега. Но мне больше нет смысла делать вид, что я сплю. Потому что рысь мне не жалко.
И когда двурогий пес, звеня колокольчиком, прыгает в пасть огромной кошки – он знает, что станет больше. Вгрызаясь в плоть, напиваясь кровью, он становится больше дома обычного ремесленника из города Самарканд.

Тушка рыси безвольно качается в пасти рта, выливается на песок, утекает под землю, к холодным муравьям. Она становится топливом для вращения жестяного диска у нас над головами.

Человек радует жаровни огнём. Он что-то шепчет, но я не могу расслышать ни слова. Это чужой для меня язык, но он музыкален, как язык птиц. Я чувствую, как становлюсь частью чего-то чёрного, чего-то чудовищного, но великого. Когда я приносил жертвы друзей стране, я чувствовал бурю. Теперь я чувствую солнце, где-то здесь, может за стеной, может под полом или у меня за спиной, но я его чувствую. Я чувствую локоть. Тот, кто утолил жажду, отправил мне письмо, будто мой череп – почтовый ящик. Моя рука, как птица, кормящая птенца, благодарит пса.

Поджигатель указывает на юг. Я бегу глазами-кристаллами по жизни, пытаясь вспомнить его, но не могу найти. Нахожу только странные воспоминания. Странные образы.
Это первое дерево, которое я вижу здесь. Оно заполнено четырёхкрылыми. Следят, в надежде поесть мяса с пылью. Они привыкли есть полуживую пищу, чтобы она болталась, помогая им раздирать её на части. Сколько ещё они погубят сердец?

Четыре пальца остановили меня. Пустыня дрожит.
Цепкая женщина скачет в седле, щурясь в темноте. Мы прячемся за барханами.

– Она та, кто забирает пальцы.

Земля дрожит от ударов копыт, земля гудит, когда гордая женщина смешивается, земля вибрирует от шуршания змеиной походки. Она стреляет в небо. И двурогий пес не в силах сдержать страха, он скулит. Птицы слетелись, обнажив столовые приборы.

Гулкий смех разрезал воздух. Я выглянул. Тысячерукая женщина умерщвляет волосатых гиен. Смех последней гиены попадает точно в ноту, играющих скрипок-галлюцинаций.

УСТЮРТ

Невиданная сила, невидимая сила пронесла нас на тысячи метров, оставив множество следов, чтобы запутать тысячерукую женщину. Невыносимая горечь от боли, от страха засела во мне. Такое же чувство возникает, когда ты целуешь первую девочку. Все думают, это счастье.
Он исчез в глубоком мраке пещеры. Я что-то подобное слышал. Богоподобные люди, великие битвы, фолк рок. Они все замкнулись в своих змеиных кругах жизни, увязли в крепких ветвях каштана. Помешанные ролевики.

И я бегу. Бегу, проваливаясь в песок. Он пожирает меня. Огромные черви проплывают то слева, то справа. Песок струится с их спин, оголяя ряды колец. Бежать, бежать и не оглядываться. И вот хлёсткий удар, и я лечу с бархана. Холодный песок. Твёрдый. Выбил дыхание, как удар вышибалы под дых.

Голливудская улыбка. Кожаная куртка.

– Тебе хватит, парень.

Я рвусь, через мазут его водолазки. И тут отупляющий шлепок по лицу. И коронный под дых.
Рёбра не разбиты. Но кашель вырывается, под мерный цокот червя. Он выкручивается передо мной. Слизь сочится из всего тела, пуская пузыри. И вот я уже внутри.

Качу в тонированной машине по встречной полосе, огибая барханы. Что делать – бежать в конец состава. И я бегу, бегу изо всех сил. И ноги вязнут в желе, как в песке. Спасительный люк мигает фонариком. Открывается – закрывается. Кишка сужается. Открывается – закрывается. Застреваю, но толкаюсь. Открывается – закрывается. Я уже потягиваюсь руками. Открывается –... Свет. Поворот. Где–то там. …–закрывается.

Свежий воздух. Холод трясет. Теперь никогда не зайду в парник. Никогда.

– Надо было всего-то подождать.

Он возник ниоткуда, как в первый раз. Такой же мрачный.

АРАЛКУМ

– Всякое тварьё берёт своё начало из земли. Будь-то червь, птица, или человек. Медленно, очень медленно пополняя армию своего вида. Недра пустынь таят в себе разных гадов. Не то, что эти сосунки, которых мы встречали.

Теперь, когда занялось пламя, я смог разглядеть его лицо. Достаточно долго путешествуя без света, я и забыл, что мы имеем материальную оболочку. Я был весь в черноте, как будто валялся в гудроне. Одежда была изрезана. Те места, которые не скрывала его рубашка, были покрыты жёсткой коростой. На лице была жиденькая бородка и искрящийся взгляд.

– Мы делаем важное дело, сынок. Помогаем трём великим пустыням снова спокойно вздохнуть, освободить Самарканд и ближайшие города от грязи. Пошли.

И взвились четырёхкрылые птицы. Взвыли трёхглавые псы. Посыпался песок. Задрожала земля и разверзлась, утягивая червей и псов в пасть. И вихри песочные обрушились на хищных птиц.

Он стоял на возвышении:

– Живущий в тайне, в тени Великого…

И падают подле него тысяча и десять тысяч врагов. И возвращается возмездие врагам. Беда находит их, и недуг.

– Ибо охраняешь меня на всех путях моих.

И попирает каждого: и пса, и червя, и человека. И огнём ревности пожирает бездна эти земли.

– И я дал меч тебе, чтобы вычистить земли эти!

САМАРКАНД

Детский смех заливал всю округу. Солнце жарило землю. Крыши домов горбились пригорком. За тенью дома пряталась женщина, беспокойными глазами шаря по уголкам домов. Перебежав под другую тень дома, она оставила после себя белый след размером А4: