ууууууАууууу

Во сне: расслаблен, стою на гранитных ступенях здания со стеклянной витриной, вижу проезжающую по старым бетонным плитам бежевую коляску. Плиты переваливаются под скрипящими на спицах колесами, капюшон коляски поднят. Коляской управляет расплывчатое, направление внимания увлекается вращательным движением колёс.

ууууууАууууу

Сижу за столом в мастерской на Пушкина. В уши гул, кулер улицы-котельной, сливается со звуком «хлю-плю хлю-плю» - стуком трости соседки, резиновый наконечник которой, она просила поменять.

ууууууААААуууууу

Будто ботинки с набойками проминают природное отражение.
Зяблика спугивает кошка с ветки персика.
Испуганно взлетает.
«Хлю» прекратилось, «плю» пересекает двор поперёк, иногда замирая.

Заевший механизм, дерганье ковша, желваки экскаватора. Повторяется в желейном воздухе под пенкой голосов:

ууууууААААуууууухлюхлюхоюхлюууууауууукххххжжжжууууААААуууууууууауу


Пока я пишу … остроносые черточки
узкая клюква
ууууууААААуууууу
… вот только что! В письмо вмешивается постороннее. Отсеиваю, следя за логикой повествования, но это пробивается, с невозможностью логического объяснения.
Даю возможность этому существовать образно раздробленно.

мысль о желании иной жизни

Второе марта 2024г. Вчера Малка и Шпатель гоняли в станицу, названную в честь императрицы.
Подкопаю архивы, только из уважения к замыслу произведения и способному прочесть его.

— Введи кратко, — кинул реплику замысел.

— Придётся, коли сама краткость высунула клюв.

Введи Кратко родился на берегу реки Кубань в 1816году, в казачьей семье, родом с Тамани. Официально Елизаветинская образована 10 августа 1822 года в соответствии с Указом Александра Первого. Названа она в честь жены Императора, Елизаветы, кстати, в то время было принято именовать Казачьи общины именами царских особ, тем самым выказывая преемственность поколений.
Однажды, Введи с семьёй убирал урожай, да и наткнулся на говорящую морковь. Отец Кратко хотел было изрубить ее, дескать, нечистая, но сын остановил его, заступившись за диковину. Предварительно показали Атаману Головатому, тот будучи человеком смекалистым, с пронзительно-впалым взглядом удумал, если священник не велит сжечь эту тварь, подарить ее жене царя с намёком просить у той земли близ куреня, зная добросердечие царицы к народу. «Одарит, расширю владения, родню с Тамани перевезу».
Решили вызвать из города священника.
Священник, приехавший через два дня с Екатеринодара, был молодой, по характеру мягкий, наивный, земляк атамана, Отец Михаил. От роду, любя проявления Божественного, увидав махонькую с ладонь Морковь, отчитал проповедь над мешками с морковью, картофелем, полем, где вырастили творенье божье, помолился, повелев оставить создание в живых. Морковь, между словом, была крайне благодарна ему, выразив тому неким подобием улыбки, пожелания долголетия, благорасположение и процветание его прихода, что и сбылось. Отец Михаил отобедал и поехал во хмельце, с чистым сердцем.
Атамана с Введи Кратко снарядили и отправили с подарком в Москву.
Как и когда подарок попал в руки Елизаветы, а затем Екатерины, неизвестно, однако вернулся Кратко с атаманом через три недели довольный, письмо благодарственное от императора привезли. И через месяц после приезда вышел Указ от 10 августа 1822 года об образовании Станицы Елизаветинской.

- Значит, связал на почве преемственности, кровно-сословно. Пэши пажом саблист, нырни в бурю, Морква Моргая кличит беду, буду краток, за угол закут кручу – смыслил замысел.


Первое утро весны. Настроение - хоть обливай.
Шпатель проснулся еще до рассвета. Слышны птичьи трели, уборщики улиц допивают чай из пластиковых стаканчиков, коты, хотя те ещё не укладывались, издают последний цикл воплей, вворачиваясь в остаток тьмы. Шпатель потягивает конечности, они у него длинные в прожилинах и венах, с натягивающими кожу суставами. Потягивания в теле повторяются, тело просит его разбудить или усыпить. Ещё неясно…
Зашел на кухню, включил свет. Первые признаки действительности: ставит чайник, что спит стоя, глубокий сон толстостенного носорога в пустыне вещей; кастрюли - выросший холм в раковине, газовая плитка. Всё набирает весомость.

После завтрака вышел курить первую: заасфальтированный дворик, одноэтажный многоквартирный саманный дом с пристройками напротив метрах в 10. Голые, озимые деревья тутовника, персика. Вечнозелёный, дугой, можжевельник. По правую руку, поверх силуэта из крошева, смеркается утро. У подъезда припаркованные ледяные глыбы. По левую - доживает свой час ночь, узкий проход. Меж стен, одна из которых, с дверью, освещена, от окна с кухни, - кишка прохода, ведёт к соседнему подъезду с таким же, заасфальтированным пятаком, с лавочкой кушеткой, и, огибая дом, выводит с территории двора на проезжую улицу О.
С этого ракурса видны, торчащие пальцами, кончики труб, из-под ногтей валит густой пар.
Гаражи, их отсюда не видать, а жаль, развалины, достойные внимания художника.

Перейму эту роль.

Над всем этим, возвышается здание, серебристости стальной крейсер с крупными буквами на борту: Всемирный Торговый Центр WWC.

На этом завершу. По причине….Без причины.

- Торопишься, и застреваешь на описании? — набросился кирпичный сочный грифель маркЁра со шкрябом на гусиную холку.
Штрих скривился, выбился с ритма. Рука поддалась шкрябу, занервничала, положила перья холки в карман, оставшись поско(р)беть в складках кармана о скоропостижно ушедшем. Пригорюнилась.
Чтобы заранее снять, надвигающийся волчком вопрос: ЗАЧЕМ все это было написано? Скажу: как бы я не желал повествовать, подчиняясь замыслу, я не желаю, вопреки расхожему представлению, использовать слова для уточнения диагноза, смысла. Мне претит такой подход! Воображению не прикажешь, не поделишь на сливки и воду, как не запретишь наброску существовать в иной реальности, где он был дорисован и взят в качестве заключительного аккорда произведения.

Посредством способности представлять: рОдятся образы, рушится храм условности. Взять хотя бы поиск художником Васей Поликаниным брошеных дощечек, досточек, деревяшек, одним словом, штуковин, которые он хотел найти и использовать, как вещь, организующую пространство.
Принимая отходы за мусор, не понять мира, в котором живешь. Вещи многое могут проговорить, не говоря: о доминанте в культуре, типе общества, отношениях с самим собой и с другим, о всем том что составляет человеческое существование, о жизни, которой и были побеждены(?)


работа по превращению осмысленного в бессмысленное успешна

Первый день, весна, настроение — хоть обливай.
Яркий, ослепляющий диск, существующий для никого. Пчёлы цветущей вишни. Пыль улиц в трещинах назаборных звёзд.
Пилигримы, строящие станицу, строили её безыдейно. По-сути, они завсегдатаи лавочек, береговой кромки, и лужаек, прогонов улиц, несомые течением реки, огибающей руслом, станицу, существующие сами по себе.

- Нет, ее строили пчёлы, муравьи, слепни, - заквакала одна из лягушек, КУА.

Спеющие, лягушачьи спины, бордовыми сливами всплыли на поверхность водоёма, затянув «КУА» на солнце. Дым над домами стелился береговой лентой пляжа. Кое-где, в сухом камыше прогуливался самолетом торс, широкий, худощавый. Выкинув бычок в лужу запаха свободы, легкого, как цветение ивы, шагал сахарными песчинками, сыпью, соперничая с кваканьем.
Но постепенно КУА превозмогало. Наконец, Торс остановил ход мыслей в шагах, погрузившись биомом реки в то состояние, которое можно обозвать умирокорение.

Отчихавшись, Шпатель ступил на гравийную дорожку, хотя до этого была землистой, с песком, колеей, пораженный быстрой переменой пейзажа. Сзади его окрикнула Малка, Шпатель остановился, вертя головой оглушеной рыбы, приоткрыл рот. Малка поравнялась со Шпателем, взглянула на него: «Что пойдём?»
Шпатель услышал эту фразу будто издалека, в такой же тональности, эта фраза уже залетала в его ушное отверстие, не так давно.
- Вперёд? — схлопнул ртом Шпатель
И, услышав свой вопрос, вспомнил: «Я в станице. Елизаветинской», - и спросил,-
— К реке?

Малка хрустела гравием, как бы подтверждая развернувшуюся в настоящем времени, ситуацию из прошлого.
Слева и справа от дороги стояли впритык одноэтажные домики, не место для досуга. Ужаренные, спустя 40 поворотов, налитые минводами до самых петушков, они желали выбраться из беспросветности станичного ландшафта. Внезапная наполненность поддавливала и ускоряла Шпателя с Малкой. Необходимость избавления толкала.

За тополями путаясь, проскальзывала река.

Шпатель и Малка подошли к обрыву, остановившему вереницу домов. Тополя широкоствольные, округлодолые, возвышаясь, загораживали обзор порванной веточной сетью, в местах разрыва парила белёсая муть. Шпатель, быстро нырнувший вглубь замшелого русла, выбрался вновь, прикурив вторую. Малка сошествовала вниз в поисках укрытия, но наткнулась на залп. Лай.
Собака подержала соседскую: лай, лай, лай, — оркестр, играющий где-то в оркестровой яме. «“MuzikHallTSARITSYNO” в глубине садов», — заметил про себя Шпатель, и отошел от глубины.
Намотавши лай, Малка решила что к реке не пройти.
- Пойдём обратно к трассе? — проник в слух Шпателя цветочный блеск Малки, когда она торопливо вышла из-за угла забора, ограждающего крайний участок.
- Соглашусь, — возвестил хрустом гравия, осматривая ручей в низине, Шпатель.


Они на трассе в тявкании рыжей дворняги, с посеревшими от непогоды животом и лапами, прижимающей уши.
Вернее, это я, воспринял, вспомнив ее тявканье сейчас ТАК, а в той ситуации (ТОЙ — слово, хехе, игрушка), она была игрушкой в ситуации, пилигримом, зачинателем поля коммуникации.
Возможно, ТОЙ до сих пор тявкает и плетётся вдоль дороги за Шпателем и Малкой.

КВЯТ-КВЯТ

Возможно, я ошибаюсь.

Вдоль дороги — место притяжения какое-то. Собаки так и лезут из-под каждого забора, ограждения напирают на проезжую часть. Борьба заборов и проезжей части повсеместна, одни жалуются на других, оттого станичники в недоверии к нейтральному ровному оттенку покрытия трассы, знают, сколько подводных камней хранит дорога, но делает вид, что непорочна. Дорога, исходя из важного положения транзитной зоны, стремится пропустить, как можно большее, количество транспорта, между делом, презрительно фыркая, мелким камьем, царапает ограждения.
Собаки — жертвы борьбы, потому и лезут, пытаются обрести свободу, оборачивающуюся порой трагедией для четвероногих.
Итак, они шли вдоль дороги, пилигримы, строители пешеходной зоны будущего Елизаветинской, за ними плёлся, обрящий имя, ТОЙ. Поводка не имел.
- ТЯВК-ТЯВК
Виляя хвостом, поводя мордой, «помесь лисицы и колли», как выразилась, в промежутке от виляя до поводя, Малка.
Такое положение прогулки изрядно поднадоело Шпатле, ведь внимание было сдвинуто не в сторону разговора, развития идеи, а в сторону: «у-ти какой милый, какой холосий», к тому, что ТОЙ выбегал на дорогу, вызывая в нем волнение, и навязчивую мысль покинуть Вдоль, перейдя Вглубь, от опасности попадания под колёса ТОЯ.
Спустя полкилометра показался «казачий магазин». Купили булку казака, на выходе их уже ожидала вторая дворняга из обрящих, огромная помесь ротвейлера с водолазом, напоминавшая броне-машину-пехоты (БМП). Как выяснилось, проезжая часть и пешеходная для него не существовали. На заборы пёс ссал. Пятна белого и чёрного будто континенты расползлись по его телу. «БИМ» - обозначила его Малка. БИМ то терся под ногами, бадая, то забегал вперёд, изгибая спину, пытался укусить себя за хвост, забирал оставшееся внимание. Не давая прохода разудалыми манерами, вконец расстраивал планы осуществления идеи в станице. Судя по взгляду Малки, лицо лица Шпатля предъявило крайнее недовольство.

Но, как ни странно, идея, в момент бессилия Васи, сама собой показалась через упорное следование ТОЯ и БИМа за Штапелем с Малкой, вплоть до автобусной остановки,
автобусом въехала в Васино сознание, БИМ и ТОЙ поглубже затолкали её в КОГДА.

Автобус, трясясь и позвякивая, катил по опространствленной идее. Шпатель и Малка сидели рядом, проживая то на кочке, то из ямы эпизоды прогулки. Воспоминания цеплялись за звяковость ощущений.

липли жвачкой во рту Васи, поблёскивали как жемчуг, уносили далече

Первые звяки Шпателя:
КОГДА текло в дожде вишнёвым джемом, по водосточным трубам, тонкими струями с толстой зримой грязью сплавлялось прямиком в канализацию.

Первые звяки: Раннее утро трогает плотным, чуждым. Невесомый эфир — пончик, не дотянуться. Он надо всем. Высоко.

Первые звяки вскипают в художнике Васе:
КОГДА резью в голове стирает.. дождь, дождь в груди. Все предыдущее настолько далеко, его нет. Оно в канализации. А, Есть? Есть эфир и в нем крик, крик порозовевшего пончика с вишнёвым джемом. У пончика есть уши и глаза, конечности и скругления, он ими шевелит. Он - я?!
Пончик – я? Ты?

Посмотрев на проходящий заоконный монотонный пейзаж, Шпатель заключил: ЖУМ
Малка предложила сойти на остановке.
Шпателя укачивал ЖУМ, он согласился, внутренним мотивом руководила мысль: вдохнуть теплого воздуха и еще: « Найти бы дощечку, местность охарактеризует. Река поблизости».

Сойдя на остановке Вавилова, Малка со Шпателем направились к прилегающей лесополосе. За лесополосой возвышалась многоэтажка, с торца которой расположился «Магнит у дома».

Малка:
Как тебе эта?

Шпатель:
Не уверен, не то..

Шпатель с Малкой углубились в заселенные улицы района, подскакивая на каждом повороте от неожиданности открывающего их бессмысленного, на первый взгляд, нагромождения предметов.
Первый:
вот и первое!

Второй:
день?

Третий:
Весна, весна, нас шестеро!

Четвёртый:
Ну и настроение у третьего и второго.

Пятый:
Вопросительное, возвышенное. Не ясно, хоть тирэ – опора.

Шестой:
Обливай - не обливай, а обломок доски, некогда лежащий в земле, точно опора.
Его впервые обнаружила Малка, Шпатель позже подобрал для своих опытов. Вышил, нитью слов налив на него.

Первый
Вот послушайте, что он ему нашептал:

Надо ему
над бутоны

расту

плачу

вой

светит
холодней — ему грай

потому скрипело
поэтому съедено
вдоль пилено

это - колено
тлень

раскат

кипь-душная

круп-вол-окном

лесополоса
литой комы плит

по-тому-его-тоскую


- Поясните налив,- вопросил пятый.
Но ни налив, ни нить слов не откликнулись. Данная метрическая система, после прочитанных Первым строк, прекратила своё существование, войдя в монаду главы бутоном, может, тюльпана, раз сейчас сезон цветения.

Будто во сне, усилием мысли тщась вспомнить, что такое пространство путники проваливались в детские качели, выросшие посреди пустыря, окна домов, занавешенные изнутри шторами в орнаменте, ржавые сгоревшие автомобили обтянутые полиэтиленом, припаркованные у обочин. В воздухе слышались невнятно-буйные звуки района. Шпатель задумал возвратить звукам слово. Но звуки затухали и рассеивались под напором холодного ветра в пространстве, смешиваясь с темными силами природы, беззвучными как полёт стрижей в вышине.

Могу с уверенностью заверить, что дощечка была именно ТО. Она вернула звуку слово во, а также задала отношение к местности.

На следующий день Шпатель вернулся. Смолистый обломок тихо грелся на весеннем песке.
­­­­­­­
­­­­­­­­­­________________________________________________________________________________

Пончик, в жилах которого густел джем, переваривал смысл, ранее заданного вопроса:

Пончик – я? Ты?

Его сдавливал плотный слой теста, но молекулы аскорбиновой кислоты, сахарозы, входящие в состав джема знали о чем идёт речь, но выразить не могли, нечем было выражать. ГАРМОН ВКУСА действовал более эффективно: испускал тоненький неназойливый, проскальзывающий по порам теста, аромат, пробивался.

Их знакомство со Шпателем произошло на улице Вавилова у кондитерской «ЛИСА», где витал, вызывая в воображении образы фастфуд-еды, неназойливый запах ГАРМОНА.
Будто из самой сердцевины вкуса доносился тоненький голос:
чебурек чизбургер фри
пончик пирожок дон
рицца-пицца моцарелла заходи отрыто до
нагетсы кнубетсы зонтик панчо пончо санчо съешь
заходи открыто до
филе-салат-офиш соус барбекю
заходи открыто до
Пончик, призванный на службу пекарем Lisom ЛИСы, плёл свой аромат в районе Рубероидного и Вавилова, играя воображением, порождая карманы закваски, в которых он пытался укорениться, да не выходило. Карманы нитями были шиты, лиловыми, отваливались от теста.

________________________________________________________________________________

По возвращению, Шпатель решил рассказать Малке о пережитом.
Прочувствованное и полуосознанное пережитое Шпателем, предстало Малке в виде пейзажей, меняющих своё расположение, будто сознание Шпателя перемещалось по траектории пространства-времени.
- Когда я шел по аллее, мимо десятка посаженных рядом елей, то вдруг ощутил себя в другом городе, где как-то раз прогуливался. Воспоминание было ярким, но кратковременным. Я снова плёлся по аллее, среди тёплого мельтешения однообразной жизни. И снова предвидел далекие города, в которых некогда, а, может, никогда бывал.

А может никогда?

Причиной следующего Перемещения явился вид: полуразрушенная, с поросшей молодыми березками и заячьей травой котельная. Блеклое на фоне этого пыльно-кирпичного гиганта небо, казалось ярким тропическим фруктом.
Мороз сковал мое тело, чувство озяблости сменилось желанием вспомнить, где я видел подобное. Расслабляя мышцы напряженного тела, я вспомнил: близ города Ка.

- Я ощущал себя вклиненным в пространство. Причины своего ощущения не находил, я был похож на блуждающую точку, каждый раз появляющуюся в неожиданном месте, в массиве текста. Наполненность пейзажа людьми, предметами, природой, была мне знакома и чужда одновременно.
Только связь придавала осмысленность моему присутствию, меня влекла эта связь вглубь себя, будто во мне присутствовала личность руководящая мной, тащившая меня сквозь настоящее и прошлое.

Наверное, это и есть тот «другой», жизнь которого задумал я прожить, герой, критически относящийся к навязываемой ему атмосфере, окружению.
Им движет желание связи так же, как и мной, Шпатель поэтичен, субстанционален по отношению к окружению. Нить Шпателя сшита с пространством автором.

Не он.
Тот другой сейчас учиться жить, совершает первые поступки.


Шпатель, не обращая внимания, все говорил и говорил, как виделось это Пончику, в пустоту.
Но пустота наполнялась.

дыры произведения заполняются зеленью, глазурью, дорожками, строениями
из теста с примесью цукатов

- По подворотне сворачивал в сторону от северного служебного входа, на территорию ботанического, вдоль кирпичной стены по тропинке собачников, к реке. На земле, устеленной нарождающимися цветками одуванчиков, мерз матрас с торчащими из него пружинами, вспоротый джинсам, майкой, носками чемодан — внутренностями наружу.

Шпатель уже стоял в овражке, в одном ботинке, второй лежал неподалёку на тропе, и ,то ли выдергивая из почвы, то ли ломая молодую березку, голосил нечто невразумительное:
БОЯРЕ БОЯРЕ ВЫПЬЕМ БОЯРЕ РУСИЧИ БУДЕМ БУДЕМ
КРАСНА РАДА РАЖДА ЖАЖДА БОЯРЕ

Вот так картина!
пир пируют в красных палатах столы ломятся от грохота и частых тостов, на таких пиршествах ВАСЯ ещё не был

«Где я только что был?»— будто за учащенным биением сердца, устремилась мысль Шпателя.
Низкие своды, изображения жар-птиц в растительном узоре изумрудной нетварности, грохот, шум голосов и визг посуды, длинные столы с яствами, всё клокотало и пестрило огненным цветом, вспыхивая бурными, необъятными отголосками в Шпателе.

Наблюдая за Перемещением в дырах, и слушая Шпателя, Пончик обдумывал мотив песни, наблюдаемый ВАСЕЙ.
«О голубых кактусах не упомянул», — эпилептически съежился Пончик.

СО СО СО СО СО СО СО
Не полил, не увлажнил, не пнул.

«Насчёт проржавелых машин. Машины были полипропиленом обтянуты – это он подметил, а вот, чтоб шторы в узорах, — лукавство. Штор не было изнутри, они были снаружи, перед окнами колыхались на ветру, как только что замешанное тесто в брюхе ЛИСЫ.
­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­Ну, положим, котельная была, но цвет, цвет стен ее был зефирным с полосой голубого во всю протяженность
О пышущих прилавках магазинов ни-ни, ни-ни о мягких подушечках пальцев.
Окрестности рубероидного предприятия остались незамешаные. Ах, а сколько в них мешковатости - лабиринт прохода по тестотории. Ловлю себя в эллиптической загнутости, меня несут маслянистые в шерхостях пальцы сквозь желе, дым варёного жжёного теста у огромных жерл котлов Рубика, такой же, как в духовне, когда Lis сголовешил свежемойный замес.
Разве Шпатель упомянул о жирно пропитанной дёгтем деревяхе, которую подобрал. Нет, ни разу.
А о шоколадной плитке? ...мне напыжили рыжики».

- Шпатля, эй Шпатля, я к тебе обращаюсь! – немо кричал Пончик с вишневым джемом.

«Слова похожие на песню, если бы не необычность окружающего их пространства, состоящего из пузырчато-испещрённых засечек, в которых тесто замешивается несмелыми, руками. Я смешиваю, что Шпатель печет Родину, где я округлился.
Он так настойчив, что я воочию представляю, внутренности, качусь по тропе: разбросанные игрушки, одуванчики; рыжей бородой смотрю и вижу: поле, по краю сосновая просека брошен парик, кроссовок, медицинская перчатка...Лисий сюжет... Я на месте преступления, рассматриваю разноцветные леденцы, собираю недостающие ингредиенты. Хочу сложить консистенцию, из которой потечёт ГАРМОНИ ВКУС.

ГАРМОН:
Нет, в самом теле, какая такая ГАРМОНи?
Попрошу! ГАРМОН ВКУСА! Отныне и навсегда: тончайший слой элементалии - причина происхождения всего на тесте.

Пончик:
Извини дорогой, ГАРМОНЧИК, ошибся. На языке все слова, невнятные лезут, плоховато выражаюсь

ГАРМОН:
Открыто заходи!»

Пончик попросту свернулся в густоту ГАРМОНА ВКУСА, — джемом потек за Шпателем, что в этот момент стоял в спетом им овражке, дернул за нос. Из ноздри шмыгнул сухофрукт Перемещений. Шпатель прозревал: «в джеме бурный рост чувствования. Баааааатюшки, булка оживает!»

А, что же пространство?

ОНО приобрело субъектность Пончика, что сомнительно


____________________________________________________________________________


Пока я слушал повествование, а ГАРМОН фиксировал молярный объем текста, заявляю: концентрация, растворенного в повествовании опыта 70 к СТА, соответственно, имеются детали, которые Шпатель вообразил, либо произошло смещение в пространстве-времени и шла речь сразу о нескольких ситуациях.

Вмешался ГАРМОН: «Идея опространствления завладела твоим, Вася Поликанин, разумом, а сомнения, как раз и связаны с одержимой идеей освобождения героя, выискивающего противоречия в повествовании. Да, и ещё: смысл, который ты желаешь придать миру, независимо противостоит миру. А так как смысл противостоит, то и герой геройски не приживается.
Взять хотяб протвень, когда я проснулся: сначала ощущение тёплого тела теста, затем помещение, пылинки на потолке — напрямую имеют отношение к пространственному. Выкатился на стол, услышал птиц. В соседнем помещении проскаливались, шурша, рыжики. По утрам нежное дело, для них. Под окнами ЛИСЫ выгуливались ветряшные ситичники, моховые комочки никак не желатинились на сите, высмаркиваемые трубами капли желатина, ловили Lisi сачками для бабочек, те комковались, не прилипали к основной массе желатина, к ее студенистости подрагивающего тельца. Моховых приходилось уговаривать, обливать софитами ультрафиолета, заманивать желейкой. Зато рыжики уже успевали приподняться, а вместе с ними и я. Пойманный и просиченный желатин, поступал в помещение к первому звонку фонилы, когда первые рыжики-грибочки подогретые в духовке, остепенялись. Располагались к жиру, древнейшей окаменелости, жившей в духовке, как ей и положено.
Lis заходил в ЛИСУ, выкладывал нагретые комки, шумнул Lisa, но вместо него, из кладовой, выглянула банка сахарной пудры. Крышка соскочила набок, банка выпятилась и ссыпала пригоршню на пол, появился Lis. Он растер пудру. Второй, подойдя, принялся одевать рыжиков в желатин.
Пончик в преддверии выхода румянился на столе, расслабленный по-вишневому, напудренный.
В пакете братки-рыжики пружинили, поваливаясь друг о дружку, и о стенки пакета, принесенного Lisom.
Ощутил тестом как Lisi оделись, взяли пакет пончиков-рыжиков, покинули помещение.

В другой протвень, видел тебя вошедшим в брюхо ЛИСЫ, где я нежился в томлении мордовичей, между грибочками и зефиром. Неторопливо проходя между рядами, по чистой муке, ты остановил брожение на нас, прилучившись.
Покрытые глазурью и посыпкой мы выглядели желешибательно. Ты открыл рот, до джема дошло: «он меня тестит». Меня польстило ванильно… Ушибло духом угарным, когда ты отмял: « Куда попали Шпатель с Малкой, после того, как вышли из автобуса?» Твоя опространствленная идея, заключавшаяся в организации «монад», не только как проекции воображения, но и аффектации взаимодействующих лиц, самоопределяющихся и тех, кто ещё не определился в жизни, ослеплённый чужой силой мысли, воодушевила меня».

Гармон прорвался из мира смыслов, фантазии в повседневный, подчинив его своему сакральному порядку.

У нас этого не получилось художник Вася тот ещё жук. Взаимопонимание между нами прерывается его страхом не быть. Его ужас перед темнотой роил нас в чулан забытого. Откуда мы загнанные взирали на нереальность мыслей, тщась освободиться
Но у тебя получилось, расскажи, что ты вынес из прорыва в бытие.


«КОГДА прорвало плотину, отделяющую мое существование от не, моя эллипсоидность познала себя пластичным чистым тестом. Тесто – источник всего на тесте.

В один из дней, я, как ни в чем не бывало, желеился на витрине, обжарившись воспоминаниями о прогулках с Васей, хрустел глазурью. Жить в Лисе мне давалось все тяжелее. Зефир рядом припёк: изменись, вглазурись в того, кто тобой любуется. Поднесли свежих томленых рыжиков и мне пришла пышность лучнуться по пудре и овладеть Васей, его разумом, отестить его собой. Припудренно настроившись, призвал его бороду. Моему ужелению не было остатка, когда Вася орумянился в ЛИСЕ. Он, снова подошёл ко мне приобнял.
И я, припудрив «была бояре ни была», шмыгнул к нему через глаз пудрой внутрь. Как только оторвался, заметил, что навстречу мне вьётся тонкая световая нить, это была вибрация его души, запыхавшейся, упудрившая меня в формовой круг. Я пригрелся и меня потянуло в левую глазницу, в желейное серпантинное варево, где меня уже ожидали. Свет, исходящий от нити, не давал склизким страхам ухватить меня.
Так я оказался внутри.
Во внутренностях Васи что-то булькнуло, нос зачесался, чихнул. Губы непроизвольно зашевелились.
Итак, Вася взял пустое мое тело, покинул ЛИСУ. С того самого момента, я поселился в его сознании и как только Вася задавался вопросом, я пудрился, его кожа становилась моей, мое видение — его, его зрение — моим, мое печение - его походкой, мои мысли - его смыслами, его жесты - моим желе....

Вася, я нашёл ответ на вопрос, пудривший меня: где то место, где я хотел бы быть. Оно - в припудривании о себе и отлипании в тебе, как прежнее растворение и формировка в чане с водой. В отестении всепроникающим порядком твоего существования, при полном жмыхании с реальным тестом.»