***

Я — Билли Миллиган.

Герой жёлтой прессы,

почти обессилен,

не пойман полицией,

желанием скрыться

подавлен.

Так про меня писали.

Во мне повернулось такое количество

голов,

символично разнонаправленных,

неуличенных,

необезличенных,

и если я все ещё вам непривычен,

возьмите мой взгляд,

ладонью, глазами,

пожалуйста, не уроните,

пока не пришла смена караула

в золотой пелене

зеркального взгляда,

пока я здесь.

Рулевой на море,

а вы в моей жизни!

Примите меня, положите

холодный лёд на странно горящий лоб,

поскольку минуту спустя

меня сменят.

Я буду измерен!

Я только песчинка в истерике бури.

И в этих глазах, в карауле

появится новый, седой секундант,

мой парадируя шаг ненамеренно

и говорящий попеременно:

"Я Билли Миллиган, я! Будет так!"

Послушайте!

Как это странно,

хотя и бессмысленно,

но очень похоже

на гололёд, шквал, цунами!

И где буду я

в этот момент,

когда в глубине коридора

из тысячи серых туннельных путей

двух глаз, отражающих шорох,

как сантимент,

придёт она.

Полётна, бледна,

усиленно демонстративна

и скажет:

"Теперь я должна

признаться, что я — Билли Миллиган"?

Где буду я? Вопрос,

такой же холодный,

как сонм ледников в мировом океане!

Как это похоже на шквал, гололёд, цунами,

как странно фиксировать этот момент

внезапности

шага,

сокрытой щели,

и превращения

в них.

Могущество и досада!

Но я хочу в Рай, и мне не хотелось бы Ада.

Что делать таким количеством

личностей,

несхематично

устроенных?

Я всё же хотел стать героем,

героем не жёлтой прессы,

где ярко напишут, что это феномен,

который весьма не удобен —

один человек, вмещающий двадцать персон, —

там,

за вязанным свитером

или пределом

тончайшей кожи,

и эти персоны совсем не похожи.

Скажите, быть может, я буду спасён,

сумею такой коллектив растворить в своей воле?

Но все они, все они здесь для того ли?

И кто я, решив запретить

цепочку этих прекрасных шагов?

Примите меня! Не дайте исчезнуть

в этой холодной весне,

стать тенью огромного колеса.

Пока не явился другой,

взгляните в мои глаза,

и если вам скучно,

и жизнь однобока,

я вас прошу,

прошу, ради Бога,

придите ко мне.

"Ко мне"

"Ко мне...."

"Ко мне...."

Преображение

Я прочитала это слово как «метаморфоз»,

и августовский луч падал с лестницы,

вздрагивая от моего взгляда.

Страшная сила перевода!

Из всех возможных слов

Я боялась слова "превращение",

в нём есть вращение

и пневма.

Но чаще — вращение и ткань.

А это

бесчувственно

по отношению к тем,

у кого

розовая кожа

и детская мечта.

И контуры, тени, и вода и дорогие металлы

претворяются лишь посредством

взгляда творящего,

мелькнувшего

над герцогством

зеркального

двойника.

Выйди и посмотри на меня!

От этого приходит солнце.

Августовская тень

отправляется в горы.

Небесный реконструктор переставляет облака.

Небесный дирижёр управляет галактиками.

А смена формы слова — это морфология.

***

Мне нравится то,

как играют домристы,

и все, кто владеет

древнейшей арфой.

В руках у них ветер,

шуршащий, столистый:

их вряд ли заботят

условности арта.

В их музыке —

кроны деревьев и сопки,

замëрзшие ветви

и горные шпили.

Они утопают, как тысячи зорких,

в холодном, нечëтком

тумане и штиле.

Их звук раздаëтся

неправильным эхом.

Синхронным

и с этим — божественно верным.

Как будто,

не думая сделаться гордым,

мальчишка —

король и не знает об этом.

Кого накрывает несмертное

(чувство?)

кого не заботит случайное

(вид?)

Кто смотрит сквозь штиль,

а не катит болид?

Вы те, кто не знает себя в искусстве,

и в это же время его творит.

Вы те, кто трогает рожь, а не струны,

а мы вместе с вами, и хипстерски юный,

приходит он — катарсис,

или

иное?

Вы те, кто не может сказать про больное,

поскольку

божественно

ярко

болит.

***

«Но никогда я не был тем из вас,

кто был из вас и кто умел мириться

с извечной разделённостью во всём.

Но ты не примиришься, мы похожи.

Ты говоришь: вот камень, вот песок,

вот плеск холодных волн, неторопливость смирившихся с погодой серых птиц.

Вот ты — как данность, ты же — как миракль. Хроническая неосуществлённость.

И ревность закричит в твоей душе

по неосуществленному началу.

Есть тень, вода, дыхание, стопа —

вот всё, что у тебя с землёй, запомни:

не стоит так бояться чёрных стоп

и ощупей себя, в твоей природе

есть много не осмысленного мной,

а сам себе ты вовсе не разгадан.

Ещё останься: я тебя прошу

ты будь сухим, горячим, как огонь,

не влажным, нет! Ты обречён на подвиг,

а значит, дело в сухости дыхания,

а вовсе не во влажном шарме слов.

Слеза — иное. У тебя я вижу

всё это постоянно. Это всë

так чисто, говорим: освобождение»

Так он лежал, валялся на траве,

вертел в своих руках обрывки жёлтых

и красных листьев, и смотрел в глаза

огромным небесам, и часто думал:

— Ну почему слышу этот голос?

И кто я, чтобы слышать и молчать?.