C'est lamerdelamerdelamerde

«Не везёт в смерти.

Повезёт ли в игре?»

«В настоящей трагедии гибнет хор»

Пиши миндальным орехом
по огрызкам в Скворечнике
о тех, кто ходит по кругу:
с социопатией,
с шизофренией,
с манией,
с депрессией,
с уголовным делом,
с проворной жадностью,
с сонливостью,
или иной кодификацией.
Пиши о том, как стирает экокожу
бензилбензонат поверх запеканки из крови;
о том, как на проводке, нет, на ните-
стратостерпке без лишних голосов, решимо,
застиранные висят до цвета розе сердца,
после спущенной антихристовой крови;
о том, как надо отдать их на просушку
невдаль в бедные долины богомолкам.
Что же вы, стеснённые и застенчивые?
Видели бы как оно нежно в начале
входило, а после остервенело вскрывало
лезвие: мальчики-девочки-лезвие.
Простите, отсырели мои меры мирного:
укол дроперидола как шавке какой-то —
pensato!

***

Когда становишься неуклюжим и неучтивым гаденышем.
Когда параноидальный синтез вдруг не является блефом.
Когда устало гоняться за убегающим белым кроликом.
Тогда я вспоминаю:
несмотря на явные предубеждения в ауре щепетильной темы,
разыгрывание представлений собственного убийства
может на последующий сон успокоительно воздействовать.
А урлыкающие голубки звучат не меньшим человечьим разговором,
сколько осталось накопить провинностей для смертного приговора.
И вот уже слышен скрежет когтей и собачий лай.

***

Бьенвеню

И впустил ты свет, сказав лишь:
вот так оно здесь всё и обстоит.
И увидел я, сквозь пыль в лучах,
вне очей своих — гальванизированный
кларнет, истекающий невиданным развратом.
Комната не старомодна, да и ты гол сокол:
из окна — запах травного свежекоса,
на фоне — краны вздымают горизонт,
а пальцы рыщут стыдно корешков книг —
среди, мол, там ответ и прохлада камней.
Но влажные руки кладешь на шею,
спуская к ключикам костей, после росы,
и не хочешь смыкать шторы от света.

***

Кому Таршиш, кому Элисс, кому лишь увяданье и борьба.
Что ты бы сказал встретив подругу и друга в городе Мемфис?
Польётся ли слеза по щекам или дождь на поля?
Когда сомкнутся ладони в устремлении к лицу,
синий махаон на плече отмолчит запоздалое время.
А вы не узнаете друг друга — только будет ветреный вечер,
и он никак не достанется, ни за что не останется вам.

***

Ниже ног под землю стебётся,
глумливо надрываясь, пророчество,
и ниткой, иголкой, верёвочкой,
через сердце путь жизни держит.
То ли менш, то ли уродик
вышел и зарылся в плед холода.
Комботанты памяти врываются
воровато в город Сакраменто-Мемори
и выжигают нейроны, латено-перелатаные,
как аппаратом по дощечке с рисунком —
рецидив после лечения стремлений.
Сетчатки глаза экранируются тьмой
космоса...

***

Из раковины мандража я вылез, из клетки злыдоты,
а рядом — с рисунком и карандашом в руке малыш.
Старательно придавал он небось реализму и ждал,
но зимою баба уже наготове — холодна и снежна.
Ожидая воскресенья, он просил — кошелёк или жизнь:
«Когда будет страшно ему?» — устало он вопросил.
Не вспомнит он речку-климатичку, не вспомнит он,
чей бюст в Учкудуке видел, чей солдат по карте бегом...
Речь малыша и почерк его — шатающийся зуб времен.
Не только хуннский царевич Модэ убивает всю родню целиком.
Иштар пренежно говорит, положа руку на его плечо:
«Ты возобладаешь миром, когда поймешь истину одну:
нет ни бога, ни людей — только пора вставать на войну».
Пупс не заплакал нисколько — вынул из ножен деревянный меч
и поднял его над куполом голов, наступая на ногу матери своей.

***

Пьяный мятеж

«Сын Авеля, дремли, питайся;

К тебе склонён с улыбкой Бог»

(Шарль Бодлер)

«Республика, свой лик Медузы,

Им в блеске молний покажи!»

(Пьер Дюпон)

Бедняк в перчатке милостыню просит.
Он алюминиевой кружкой вперёд трясет,
а под глазами взбухшие цветные веки носит.
Он в испаринах мочевины, алкоголины известен,
но для него политика известна лишь одна:
пьяный мятеж агнца грехов отпущения
перед церковью, и спуск штанов в углу у ручья.
°
Идёт улицей обыкновенным идиотом,
как запоет он-волк: «Ускоп пристиг?
Наперсточек-то опроки-и-инь ты,
да сломай ейное стекло-о-о...»

***

Синдром отложенной жизни

Когда колыбель будущего причалит к прошлому,
будут ли письма с лихорадкой вопросов:
Неужели ещё не взяты? Неужели ещё гнездятся?
Пойдёт ли она к решетке, в руках держа гладиолусы,
спросить его: хочешь умрём сейчас вместе?
У неё в кармане — отрава. А он ответит ли ей:
Скажи им, вы на нашу свадьбу придёте,
чтобы увидеть, как мы не боимся смерти?
Понесут ли тела в стороны от поцелуев железа,
когда засалютует тюрьмой, засалютует войной
от всего сердца Родина, всей холодной Сибирью?
Мыкаясь в нетях, не опадут ли гладиолусов знамена,
когда пойдёт судьба по пути дальше, оставляя могилы?
Ощетинится сухая новая эра вновь живыми цветами,
теми, что в руках зажаты уверенно светопреставившись...